В современной херитологии (heritology), то есть науке о наследии (heritage), пока не сложилось четкого и разделяемого всеми исследователями понятийного аппарата относительно трудного наследия. Поэтому употребление тех или иных терминов становится выбором отдельного специалиста — исходя из той концепции, которую он в эти термины вкладывает. Изобретение новых терминов продолжается, и они осуществляют нюансировку смыслов.
Так, сам термин «херитология» (наследиелогия) был предложен Томисловом Шолой в 1981 году как зонтичный термин, включающий музеологию, архивоведение, библиоведение и другие дисциплины, так или иначе занимающиеся наследием.
Трудное наследие (difficult heritage) — уже довольно устоявшийся термин, который вы можете встретить в научной литературе и названиях книг. Например, Шэрон Макдональд дает такое определение трудного наследия, описывая его влияние на структуру идентичности: это «прошлое, которое признается значимым в настоящем, но в то же время оспариваемым (contested) и неудобным (awkward) для публичного воссоединения с позитивной, самоутверждающейся современной идентичностью». Тем не менее она считает, что обращение к трудному наследию, расширение повестки и регистров разговора о трагическом прошлом чаще всего имеет положительный эффект для групповой идентичности.
Мы же под трудным наследием понимаем такое наследие, которое связано с фактами культурной травмы. Чаще всего она рассматривается в двух подходах — психоаналитическом и конструктивистском. Первый переносит инструменты психоанализа на анализ трагических событий прошлого, а второй утверждает, что делать этого не следует, так как культурная травма — это социальный конструкт. Не каждое трагическое событие прошлого становится фактом культурной травмы, а ее содержание может меняться со временем (подробнее об этом подходе читайте в статье Джеффри Александера «Культурная травма и коллективная идентичность»).
Именно конструктивистской позиции мы и придерживаемся. Она позволяет сказать, что на динамику культурной травмы и ее проработку можно влиять методами искусства как инструментами «культурной дипломатии» и «мягкой силы». Этим и занимается коммеморативное проектирование.
Почему трудное «наследие», а не «прошлое»? Словосочетания со вторым словом («трудное прошлое», «сложное прошлое», «неудобное прошлое») не кажутся удачными, ведь не каждое прошлое становится наследием — тем, что влияет на ландшафт настоящего. Например, Гражданскую войну или Отечественную войну 1812 года нельзя назвать трудным наследием, так как эти события уже историзированны и не являются болезненными сегодня.
Для нас трудное наследие также является зонтичным термином, куда входят и другие понятия. Например, «непроговариваемое наследие» (unspoken heritage) или «замалчиваемое наследие» (silenced heritage) связаны с таким умолчанием, когда социальная группа не хочет вспоминать о травмирующем событии, или направленным забвением — стратегиями сокрытия, утаивания или уничтожения форм памятования, доказательств или информации о событии. Существует и термин «контрпамять» для обозначения тех практик, что вступают в противоречие с доминирующими формами мемориальной политики.
А термины «нежеланное наследие» (undesirable heritage), «неудобное наследие» (awkward heritage), «токсичное наследие» (toxic heritage), «темное наследие» (dark heritage) и «негативное наследие» (negative heritage) отражают те виды наследия, которые делают уязвимыми позитивную групповую идентичность.
С другими понятиями, которые связаны с нюансировкой трудного наследия, мы предлагаем вам познакомиться в коротком докладе генерального секретаря Europa Nostra Serbia Весны Кисич «Непроговариваемое и диссонантное наследие как новое политическое в музеях», подготовленном для круглого стола «Трудное наследие в музее» (программа ИКОМ).
Так, Весна упоминает термины «спорное наследие» (controversial heritage) и «оспариваемое наследие» (contested heritage) — это разнонаправленное и полемическое наследие, вокруг которого нет согласия в обществе. Оно может вызывать антагонизм или ожесточенные споры, из-за чего некоторые факты трудного наследия становятся сложными для проработки. И хотя Весна думает, например, что в российском обществе уже сформирован консенсус в интерпретации фигуры Сталина и ГУЛАГа, это наследие все больше становится «спорным» в современным реалиях.
Стоит упомянуть и «диссонантное», или противоречивое, наследие (dissonant heritage), а также «чувствительное наследие» (sensitive heritage) — это наследие, вокруг которого есть несогласие, дискомфорт или конфликт в том, как оно интерпретируется и репрезентируется. Но, в отличие от спорного наследия, оно может быть трудным для одной группы и не являться таким для другой из-за разной степени чувствительности. Таким, например, можно назвать колониальное наследие.
Весна Кисич считает, что музей чаще всего репрезентирует только доминирующие и привилегированные позиции и поэтому противоречие должно стать основной качественной характеристикой наследия, чтобы музей стал пространством разнообразия (чем, собственно, является любое общество), диалога, критической рефлексии и продуктивных изменений.
На канале «Трудное наследие | Difficult heritage» выходят статьи о различных подходах к работе со сложным прошлым, а также об инструментах проработки культурных травм методами художественных, экспозиционных и музейных проектов.
Мы собрали семь статей канала, рассказывающих о примерах такой работы.
● Джереми Деллер «Мы здесь, потому что мы здесь» (2016)
Городская интервенция с возвращением имен британским солдатам, погибшим в битве при Сомме во время Первой мировой войны. О разнице между триумфальным и траурным нарративами о прошлом.
● Кристоф Майер «Невидимый лагерь» (2007)
Как звук помогает «услышать» сложное прошлое, когда не осталось его визуальных следов? Об аудиоинсталляции в концлагере Гузена (Австрия), работавшем с 1940 по 1945 годы.
● Джереми Деллер «Битва при Оргриве» (2001)
Зачем было реконструировано столкновение 1984 года между бастующими британскими шахтерами, недовольными жесткой политикой правительства Маргарет Тэтчер, и полицией.
● Поезда памяти: возвращение и работа скорби
О работе с депортационной травмой калмыков на примере ж/д путешествий в места насильственных переселений в Сибири и Центральной Азии.
● Милица Томич «Контейнер» (2005–2008)
Как искусство становится «протезом» для отсутствующей репрезентации преступлений на севере Афганистана в 2001 году.
● Йонас Стааль «Перераспределение токсичности» (2019)
Об инсталляции, которая обращается к теме «мусорного колониализма» — ситуации, когда отходы из развитых стран вместо утилизации направляются в менее благополучные страны.
● Против реконструкций: жертвенные сообщества и негативная групповая сплоченность
Как реконструкция прошлого может не только помогать, но и вредить — взращивать чувства ненависти и мести, наносить новые и обнажать старые травмы.
